просто посмотрела на предыдущую запись и подумала, какого черта! раз написала, значит это зачем-то было нужно) ну и чтоб не проебать и не забыть об этом тексте, выложу его тут))написано для феста на тг-канале Аве Охра!
Рома Локимин, дарк!Охра, джен, R, AU, гуро, условная смерть персонажа, вычитано лапками.
По частям собирай меняСамое ужасное, что Рома все помнил. Все-все-все. Пока его тело думало, разлагаться ему во влажной и терпко-хвойной на запах земле или не стоит. Мимо него ползло все время кто-нибудь, шуршало своими гибкими длинными телами, перебирало комочки земли параподиями. Рома пока не вспоминал и не желал сгнить от собственной злобы, думал о том, как червям и прочим ползучим тварям должно быть некруто было жить в земле. Темно, влажно, грязь вокруг. Но у них хотя бы была возможность куда-то уползти. В отличии от него.
Он мог только лежать, осознавать, что чешутся пальцы отрубленных рук и неудобно затекла левая нога, тоже отрубленная.
На самом деле он был порезан как праздничный пирог на ровные кусочки. Упакован в непрозрачные черные пакеты. Закопан в темной, непролазной глуши леса, метра так на полтора под землю.
И вокруг Ромы были только черви, мыши, редкие грызуны вроде белок скреблись над ним по жухлым листьям, веточкам и корешкам. Ужасно мешали Роме. Злиться, ненавидеть.
Думать стоит ли ему разлагаться и умирать уже окончательно или еще чего-то подождать. Ему было холодно постоянно и бесконечно. В земле-то, все время сырой, с протекающими ручейками ледяной воды. Пакеты за месяцы продрались корнями, растерлись кольчатыми телами червей. И теперь Роме еще более мерзко было чем раньше. Земля пачкала его застывшую восковую белую кожу. Комочки цеплялись на звенья его цепей, так и не снятых с обезглавленной шеи. Роме было обидно за любимые цепочки, он не мог до них дотянуться руками, разрубленными на несколько частей, и вытереть с них всю эту грязь. Обида копилась в нем как сгнивающие частички листьев в земле вокруг него, кристаллизовалась как какая-то химическая дрянь, проникающая вместе с осадками глубоко-глубоко.
Он знал кого надо в этом всем винить. Кого ненавидеть. Кому отомстить. Если вдруг появится возможность.
Локи помнил все, он не способен был закрыть свои мертвые остекленевшие глаза и перестать прокручивать перед ними последние дни, часы и минуты своей жизни. Чисто технически у него все еще продолжалась жизнь. В которой он лежал, разлагался, обкусывался на левом бедре каким-то особо мерзким и настойчивым червем, ну и далее по тексту. Проходилось прилагать слишком много усилий чтобы злиться не на живность вокруг себя. А на того, кто виноват, кто плел свои туманно-черные сети из липкой паутины вокруг Ромы и его друзей. Кто запутывал, дурачил и морочил голову слишком темными и злыми видениями.
Того кто притворялся другом и одновременно заманивал их всех в ловушку.
Что Рома не мог вспомнить, это того в какой именно момент он понял, что к чему. Когда конкретно увидел вместо лица Рудбоя до белизны сияющий оскал Охры. В одно мгновение он смотрел прямо на своего приятеля, а через секунду скосил глаза и уголком глаза, боковым зрением нечетким и обманчивым увидел всю правду. И с тех пор не мог перестать видеть. Струящуюся дымку вокруг Ваньки, странно поблескивающую, как будто влажную. Черную и немного воняющую тухлятиной. Больше Локи рядом не мог почувствовать ни запаха сигарет, ни пряного шлейфа одеколона, ничего. Кроме тухлого и потустороннего резкого запаха серы. Охра, чертов демон, возникал в каждом темном углу, мимо которого проходил Рома. Он шелестел за занавесками из тюли, ходил каплями дождя по стеклопакету, оставлял едкие влажные следы под каждым потухшим фонарем под которым шел Рома.
И никто не верил. Что шорохи, шепот из каждого отражения, медленные шаги за дверью, в квартире в которой он один — это все Охра.
Ваня не верил больше всех. Но это и не удивительно. Рома был уверен, что Охра либо всегда прикидывался милым, немного странноватым парнем Ваней Рудбоем, либо когда-то давным-давно вселился в него, сожрал его душу и забрал себе его тело. Когда Рома об этом думал перед глазами всегда было одно и то же видение. Как в темной ванной Рудбой смотрел на своего двойника в зеркале, окутанного темнотой и влажным шелестом, тянулся к холодному идущему рябью стеклу, касался.... И как будто его оттуда что-то втягивало, всасывало в себя. А потом зеркало мутнело белым, колыхалось как будто не знало, что ему теперь показывать, какое именно отражение. Охра буквально им выплевывался, становясь Ванькой, ухмыляясь так же чуть растерянно и грубовато. Уходил, натянув капюшон пониже, на самые глаза. Желтые и неестественно зеркалящие даже в кромешной темноте.
Месяцами, изнемогая от безделья и подземного уныния Локи раз за разом прокручивал в голове эти обрывки воспоминаний, пытаясь понять было ли оно на самом деле. Или это очередной морок Охры, насланный и внедренный в подкорку головы, чтобы запутать и Рому тоже.
Ведь никто, кроме Ромы больше ничего подобного не видел. Никто не смотрел на Ваньку через уголки глаз и не ловил его неправильное отражение в зеркалах.
Никто не верил Роме. Он говорил, говорил, объяснял, орал о своем предчувствии чего-то злого и темного, нависшего над ними всеми. О том как он ощущал сгущающиеся вокруг себя тени, цепляющие его за рукава и штанины, как острые шипы кустов. Или о том, как мелко дрожали, будто потревоженная вода, отражения, мимо которых он проходил.
Охра наблюдал за его отчаянием. Днем за днем ухудшающимся отношением к тем, кому он старался доказать. Локи не спал ночами, слушая шаги за дверью, запертой плотно, накрепко, но кажется недостаточно, чтобы зло действительно не могло проникнуть. Локи курил, глядя на затянутый ливнем город, раскинувшийся до горизонта. И видел только как капли собираются чужими пальцами. С обратной стороны стекла. На двадцатом этаже. В окне, в которое он готов был шагнуть.
Локи включал свет, даже днем не давая теням и шорохам прятаться от него в уголках и закутках. Он пил, пытаясь алкогольным дурманом прогнать дурман из своей головы. С каждым шагом в любую сторону, только шелест как пересыпающийся над головой песок из старинных часов. Черная-черная муть озерцами, блестящая под ногами. И шепот, неразличимый, сухой как старая бумага, и в то же время влажноватый как мокрые грязные пакеты в мусоре. Его сводил с ума весь этот морок, все что видел только он один, обволакивающие только его в мягкий плотный кокон эти видения. Никто не слушал. Или не слышал. Рома открывал рот как золотая рыбка, без звука, без единого звука. А в его личном аквариуме за стеклом был только Охра, ухмыляющийся, звенящий злобным металлическим смехом, больше похожим на ржавый скрежет.
И как итог - расплата за неспособность разбить этот аквариум, вдохнуть свежего воздуха и закричать: “Разве вы не видите? Почему вы все не видите?” Холодная, мокрая земля вокруг, безмолвные, как и сам Рома черви, и никак не желающее умирать расчлененное тело. Из которого вышла вся жизнь, но душа так на месте и осталась. Неприкаянная. Бродящая между попарно сложенными в пакеты конечностями, отдельной головой, и тремя частями туловища.
Прекраснейшее окончание недолгой жизни. Которая все никак не закончится.
Рому давило со всех сторон осознанием, что он лучше всего помнил свою смерть. И то, как она ничего для него не закончила. Нормальные люди, те, которые не шарахаются от теней и шелестов, обычно умирают если друзья их расчленяют на холодном полу на множество частей. Но не Рома. Он помнил свою боль - физическую, когда отрубают голову — это правда было очень больно, и душевную - его предали, предпочли ему монстра в облике убедительной сладкоречивой твари.
То был последний день октября, когда все случилось. Спонтанная вечеринка в офисе Букинг Машин, еще даже не поздним вечером, типа разогреться перед походом на настоящий праздник в каком-нибудь клубе. Ни у кого с собой не было хэллоуиновских костюмов, заморачиваться откровенно лень было. Из каких-то закромов Женечка притащила грим, которым Рудбой пользовался, пока ему маску не скрафтили. И вся компания под шуточки и громкий смех, раскрашивала друг друга. Черные лица и белые зубастые ухмылки. Даже Рощев перевоплотился в Охру, заразившись всеобщим весельем. Только сам Рома сказал, что он пас, и тогда добрая, тогда еще добрая, Женечка совсем уж точно наколдовала ему карнавальные рожки. Потом эти рожки купались, плавали и тонули в его собственной крови, когда слетели с макушки и упали рядом на пол.
Устроились в общей офисной комнате, плотно закрыли жалюзи окна, зажгли кучу свечей, выключили свет. Рома уже был немного пьян, но все равно напрягся осознав, как много теперь теней стало вокруг. Как много шевелилось незримого под компьютерными столами, висело в углах под потолком и пряталось на стеллажных полках.
У них не было тыкв, не было флажков или хохочущих игрушечных ведьм. Даже тупых резиновых приколюх с окровавленными бинтами и типа вбитыми в ладонь гвоздями не было. Но у них был Охра. Скалившийся клыками в стеклянных столах, заливающийся высоким хохотом в гранях стаканов и гладких боках бутылок.
Среди них был монстр. Рома видел, что больше он даже не старался спрятаться. Показывался из-под черной мантии, бесхитростно увлекая всех глубже и глубже в зловонную темноту. Зачаровывал глупых людишек, надевших его маски. Ставших им. Давших ему власть над собой.
И Охра не мог не знать, что Локи смотрел на него в упор, сверлил взглядом, не раскрашенную, а настоящую черную как смоль кожу, злобно щурился в ответ на его зубастую ухмылку.
Охра не мог пропустить момент, когда Локи пританцовывая со стаканом в руке направился к выключателю. Намереваясь щелкнуть и разрушить магию. Заставить свечное пламя поблекнуть, а стекло не дающее дышать - разбиться вдребезги.
Откуда взялся топор, и почему все решили, что он бутафорский — вот чего Рома не помнил. Старая до лакированного блеска затертая рукоятка, вычищенное до зеркального блеска лезвие. Острое. Резавшее может конечно и не волосинки в полете, но все остальное - быстро, как теплое масло, с легкостью и жестокостью одновременно.
Как это произошло Рома как раз-таки очаровательно подробно помнил, он в своем странном танце на секунду закрыл глаза. А еще секунду спустя, вокруг него были Охры, разные, мужские и женские, высокие и пониже, одетые кто в черное, кто нет. Но для Ромы они были одинаковыми чудовищами. Хоть он и в жизни бы не сказал кто из них был настоящим монстром. Ждавшим так долго этого странного жертвоприношения, на стыке вероломства и обманчивой справедливости.
Ведь так же очевидно было, почему друзья, еще мгновение назад бывшие нормальными, вдруг решили проверить как быстро одним топором на десятерых можно расчленить другого человека. Охра нашептал, нашуршал им. Что монстр — это на самом деле Локи. Что его паутинки и коконы лезут из темноты, его пальцами капли со стекол стираются. Что это его шаги всегда за дверями, где никого не должно быть.
Месяцы, долгие месяцы, проведенные в холодной земле, в грязных пакетах, не смогли стереть смерть из памяти Ромы. Он все еще ощущал как его повалили на пол, держали скользкими от черного грима руками. Как закрыли рот муторно и тухло пахнущей ладонью. Чтобы он уже точно больше никогда не заорал.
И самое “потрясающее”, Рома так отчетливо помнил, как топор, дешевой шлюшкой ходил по рукам, передаваясь от одного палача к другому. Кровь, такая же черная как следы Охры, заливала пол и блестела, отражая свечи. Рожки плавали и тонули. Рома укладывался в черные непрозрачные пакеты по частям. Руки отдельно от ног. Голова отдельно от шеи. Туловище на три куска, вроде и не большой он был, а вот надо же не помещался...
Чувствуя боль, он кричал беззвучно он молил о том, чтобы это все закончилось. Ужасную боль, раздирающую, ослепляющую и сводившую с ума, каждой клеточкой израненного тела чувствуя Рома тем не менее не умирал. Он все ощущал, все осознавал. Что он непостижимо живой. И нет, блядь, не стыдно ему за это. Зол он, рассержен, неистово ненавидит то, что с ним сотворили его же друзья. Отомстить он мечтал больше всего.
Потом был душный и темный багажник, подпрыгивающее на ухабах проселочной дороги пространство. Чей-то глумливый смех и звук влажноватый такой, как будто что-то мокрое швыряют во что-то мокрое. Землю в землю, например.
Вот так Рома и оказался закопан в дремучем лесу, в разных пакетах. Наедине с ненавистью, желанием отомстить и червями.
И ровно год, думал о том, как несправедливо все это, что он даже не смог умереть. Что он не смог остановить монстра, пришедшего из отражений и теней. Бесплотного по началу, но получившего невероятную власть потом.
Рома ждал целый год, прежде чем его неподвижное окоченевшее ранее тело вдруг передумало гнить и разлагаться. Ожило, зашевелилось. Поползли ручки-ножки на места, срослись криво и малость странненько на старые места. Голова с шеей соединилась и торс неверными, неправильными кусками обратно собрался.
Отфыркиваясь безвкусной землей и попавшими в рот червями, Рома выбрался из своей безымянной могилы. Полный, так сказать жизни, и желания мстить.
Теперь помнить больше было нечего. Кроме черных лиц, белых ухмылок и державших его скользких рук. Кроме того, как хотелось их всех вокруг своей могилы в эту ночь похоронить. Разрубленных на куски. Замотанных в черные пакеты. Неживых, не таких как сам Рома.
Только одного Рома не отказался бы вспомнить наконец. Кто же именно принес и положил на его могилу этот остро наточенный топор?
@темы:
фанфик,
фандом форева